Беседа с чешским художником о понимании творчества и свободы
Пётр Ваша – популярный в Чехии поэт, музыкант, композитор, актер-экспериментатор, театральный педагог и теоретик искусства. Начинал он в середине 1980-х с участия в андеграундных студенческих рок-группах, много лет известен как выступлениями с альтернативными составами Ty Syčáci и Jasná Páka, так и сольными сценическими концертами. Сторонник синтетического понимания искусства, Ваша – изобретатель особого экстравагантного жанра, который сам он называет "физической поэзией". Это вольное соединение поэтической декламации, пения, голосовых экспериментов, экспрессивных жестов и артистического драйва. В интервью Радио Свобода Петр Ваша рассказывает о своем восприятии художественного процесса, творческой свободы, общественного долга и детской педагогики.
– Как вы обычно представляетесь новой для себя аудитории, людям, которые до того, как пришли на ваше выступление, не знали о том, что вы существуете?
– Я бы сказал, что я поэт. Это слово когда-то имело в нашем обществе заметный вес. Сейчас, когда говоришь, что ты поэт, люди усмехаются, но мне это определение нравится. Мне хочется так думать: все, что я делаю, – это особый вид поэзии. Я близок к авангардному и поставангардному мышлению, к постоянному исследованию творческого языка в самом широком смысле. Если я придумываю визуальные проекты, то называю их физической поэзией или визуальной поэзией.
Когда все это только начиналось, во второй половине 1980-х, мне было едва за 20 лет, общество пришло тогда в движение, и я сам был в движении, требовавшем самой разносторонней реакции. С детства я не мог решить, что сделать для себя приоритетным. Не могу вспомнить, что меня больше интересовало – рисование, сочинение сказок, пение, представление. Это такое родительское клише: якобы надо выбирать для своего чада только одно, главное. Есть четыре категории творческой деятельности: литература, музыка, изобразительное искусство, искусство движения, – и все они для каждого из нас в дошкольном возрасте совершенно естественны. Но годам к шести-семи детей начинают подталкивать к выбору. Они подстраиваются, выбирают, сравнивают себя с другими. Я ничего не имею против этого, это естественное явление, более того, ответственные за художественное образование учреждения и строятся на основе такого соображения. Но мне оно все-таки кажется странным. Я в детстве такой выбор сделать не смог. Пытался себе сказать: "Буду заниматься просто музыкой или просто рисованием", – но не сработало. Мне нужен способ соединить воедино, заполнить паузы и щели в творческом пространстве. Находясь на сцене, я пытаюсь представить, как бы это выглядело, если бы человек вернулся в свое детство.
– Вы сторонник чистого искусства или вас волнует политическая ситуация и социальные проблемы?
Какой русский язык является аутентичным – язык ленинских словосочетаний или язык Леонида Андреева?
– Для меня это актуальный вопрос, потому что он касается и моей семейной истории. Мой дед Раймунд Хабржина, писатель из Брно, во время Второй мировой войны участвовал в антинацистском сопротивлении и просидел четыре года в концлагере Маутхаузен. Он, между прочим, великолепный знаток немецкой философии, в частности работ Фридриха Ницше, выжил только благодаря удивительным обстоятельствам. Так вот, представьте себе: в этом лагере Хабржина вел тайный кружок поэтической импровизации, а по ночам писал стихи для сокамерников. Эти стихи он запомнил наизусть и после освобождения собрал в сборник "Узник за решеткой" (Vězeň za dráty). Дедушка умер за пять лет до моего рождения, в 1960 году, я его не знал. Но помню рассказы бабушки о том, что в военное время даже люди, вроде бы не имевшие никаких развитых культурных интересов, заботились о чешской поэзии, о чешском языке. Это то, на чем я вырос: для нашей семьи антифашизм был мощной собственной историей. А в 1968 году, после советской оккупации, мой отец эмигрировал из Чехословакии в Канаду и остался за железным занавесом. Мне было три года, и это событие оказало влияние на всю мою жизнь. Так что в политику и историю XX столетия я оказался погружен с самого рождения: то, что касалось нацизма и коммунизма, прямо касалось и моей семьи, и меня лично.
Группа Z kopce с композицией Topic, 1988 год
Третьим существенным моментом для меня было вот что. В середине 1980-х годов я, студент философского факультета университета в Брно, основал свою первую рок-группу, которая называлась Z kopce ("С горки вниз"). Группа успешно выступала, университет ею хвалился, пока однажды по линии компартии секретарю по идеологии нашего факультета не велели нас "придержать". В результате меня исключили из вуза за слишком вольнолюбивые тексты. Сейчас я это рассказываю как смешную историю, но тогда она мне смешной не казалась. Меня таскали в административные кабинеты и говорили: "Либо ты вот эти слова из песни выкинешь, либо мы выкинем тебя из университета".
Ну так вот, в том, что касается политики, я всегда был как-то вовлечен, именно поэтому теперь серьезно думаю о том, стоит ли высказываться публично или предпринимать какие-то действия по политическим вопросам. Я обозначаю свою позицию только тогда, когда уверен на 100%, что это уместно. И то, в последние годы мне больше близка не политика, а гражданская активность – например, недавно в Брно я поддержал протест против строительства автотрассы через зону отдыха. Но, в общем, нужно дважды подумать: артисты могут быть включены в общественную и политическую деятельность, но только если они точно знают, за что именно вписываются.
– Давайте подробнее поговорим о вашей концепции физической поэзии. Вы в одном интервью упомянули, что интересовались русским футуристом Владимиром Маяковским, нотки Велимира Хлебникова слышны в вашем творчестве. Русская культура оказала на вас какое-то влияние?
– Когда мне было три года, на улицах Брно появились русские танки, а когда я пошел в школу, в ЧССР началась так называемая нормализация. Мы все в обязательном порядке учили русский язык. Так что меня всегда интересовал вопрос, какая русская культура является аутентичной: то, что я видел вокруг себя, или те великие писатели, книги которых мы читали и о которых нам рассказывали. Какой русский язык является аутентичным – тот, на котором произносились напыщенные ленинские словосочетания о соцстроительстве, или язык Николая Гоголя и Леонида Андреева? Я с изумлением смотрел на то, что русская культура способна производить совершенно пустые, плоские фразы, но, с другой стороны, способна создавать потрясающие образы, вспомним хоть Хлебникова, к примеру. В стихах Маяковского – иногда теперь мне кажется, что я ошибся – я долго замечал больше юмора, чем фанатизма или революционной агрессивности. Но вот кем я восхищаюсь безусловно – Михаил Булгаков и Игорь Стравинский, потому что эти авторы, безусловно, не соглашались с идеологизацией языка и культуры. Клише и схематическое мышление не проникли в их художественный язык. Мне нравятся разные русские композиторы, но Стравинский с его мировым гражданством, с тем, что в эмиграции он не потерял русской природы в своей музыке, для меня действительно важен. Он точно входит в тройку моих любимых культурных героев.
Физическая поэзия Петра Ваши. Композиция "У локомотивов крутятся колеса"
– В своей работе вы ищете возможности для эксперимента, непрестанно осваиваете какое-то новое творческое пространство. Когда-то вы создали музыкальное произведение "Лисица есть лисица" (Lišák je lišák), которое назвали экопсихологической оперой. Что это за жанр?
– Эти название и жанр связаны с забавными совпадениями. Я, как вы знаете, из Брно, в том же городе жил и работал наш знаменитый композитор Леош Яначек. Я ходил в гимназию через парк, в котором, как считается, Яначек в 1920-е годы сочинял свою знаменитую оперу "Приключения лисички-плутовки". Говорят, он слушал в парке пение птиц и искал в нем основу для мелодизма, чуть ли не на манжетах записывал соловьиные трели. Его опера – сочиненная по мотивам популярной графической новеллы история лисы по имени Остроушка, в которой нравы обитателей леса и жителей соседней деревни подчас неотличимы друг от друга. Я преподавал в брненской консерватории (она официально называется Академия музыки имени Яначека), и студенты попросили меня разработать курс речевых и артикуляционных упражнений. Я в шутку подумал: "Раз мы в академия Яначека, напишу что-то про лис, какой-то каламбур, построенный на том допущении, что животные издеваются над охотниками". Мне пришел в голову термин "экопсихология", его выдумали животные в этой моей музыкальной басне. Все вокруг смеялись, но известна теория Джеймса Гибсона, есть уже и учебники по экопсихологии. Я приступил к работе, зарезервировал для этого одни выходные, но получилось так, что за два года сочинил 70 страниц текста, которые мы затем с рок-группой положили на музыку. Начал дело как развлечение, но увлекся.
Группа Ty Syčáci с композицией Lišák je lišák
– Много лет назад вы собрали рок-группу Ty Syčáci (сленг: "Подхалимы"), и время от времени выступаете еще с одной группой – Jasná Páka (сленг: "Ясное дело")? Зачем вам сразу два музколлектива?
– Я думаю, вопрос не только в том, что у меня две группы, но и в том, почему я одновременно занимаюсь сольными программами, пишу физическую поэзию, а также вот выступаю с группами. Поначалу я пел с рок-группой, потом случилась история с запретом в университете, я занялся физической поэзией, выступал соло. Потом обнаружил, что раньше думал неправильно: эта ситуация не дилемма "или – или", а просто разные пути на одной железной дороге. Мне комфортно давать сольные концерты и выступать с той или другой группой для той или другой аудитории в том или ином месте. Ty Syčáci из Брно, Jasna Paka из Праги, я живу между двумя городами. Группы очень разные, но в то же время они как-то связаны, в частности, моим перформансом, они как сообщающиеся сосуды, и я не чувствую себя шизофреником.
– В Национальной галерее в Брно я видел плакат, посвященный проекту Ananas, он тоже связан с вашим именем. Что это за проект?
– Во второй половине 1980-х годов в Брно появилась театральная труппа "Любительский кружок" (Ochotnický kroužek). Она была очаровательна тем, что собрала множество выдающихся творческих личностей, профессионалов в разных сферах деятельности, не обязательно в области театра, и по отдельным постановкам было непонятно, кто там главный автор и кто главный актер. Поначалу они создали сенсационный по тем временам спектакль по мотивам романа Франца Кафки "Америка". Я был моложе большинства участников этой творческой группы и оказался просто поражен тем, как любители профессионально работали. Потом меня призвали в армию, а они поставили легендарный спектакль "Ананас", о котором я услышал, находясь в казарме. Это было чудесно: постмодернистское, шокирующее, но забавное поэтическое представление, получившее полное признание публики.
Очень многое хорошее и хорошо именно тем, что оно временное
Менеджер моей тогдашней группы Z kopce, пока я был в армии, играла в проекте важную организующую роль. Потом случилась бархатная революция, Ленка Зогатова основала творческое агентство Ananas. Z kopce возобновила выступления, и мы играли в танцевальном клубе – каждый месяц особый репертуар из истории рок-н-ролла. За год таким образом прошли путь от Элвиса Пресли до постпанка. Это было очень весело и в то же время очень интенсивно. Сложился своего рода стиль, группу мы назвали Ananas beat.
Концепция, таким образом, переместилась с театральной сцены в музыкальное сообщество, да и не только туда. Мы издали пару книг под лейблом Ananas, например тексты Филипа Топола, ныне уже покойного лидера андеграундной группы Psí vojáci ("Бойцовые псы"). Почему все это прекратилось? Это был послереволюционный период, когда много чего везде менялось, когда множество людей принимали быстрые решения. Проект и так просуществовал долго, два или три года. И все было хорошо, и все получилось хорошо, и повторить это невозможно, да и не нужно. Ленка к тому же, увы, умерла 10 лет назад. Многое хорошее и хорошо именно тем, что оно временное. Мне приятно, когда нынешние двадцатилетние с почтением отзываются о "той музыке", и этого достаточно. Любой ревайвал, что театральный, что музыкальный, зависит от контекста, что-то возможно восстановить, что-то пусть остается в своем времени.
– Ваша работа очень тесно связана с чешским языком. Но для международной аудитории вы придумали специальный язык, translatina. Как он работает?
– Это своего рода поэтическое эсперанто, речь не идет о буквальной передаче смысла. Я составил словарь из нескольких сотен, может быть, из тысячи слов латинского происхождения, корни которых есть и в английском языке. Я подумал, что это для любой публики и есть критерий понятности. Ну вот возьмем кудахтанье – kikiki по-чешски, cluck по-английски, chichirichi по-итальянски, всем все понятно. На базе этого словаря я писал тексты, большинство довольно смешные, но почти каждый имеет и более серьезный подтекст. Например, "Эволюция" – это сцена из райского сада с участием нашего праотца Адама, прабабушки Евы и тираннозавра рекса.
За границей это работает так: публика поначалу думает, что я просто болтаю бессмыслицу, произношу простой набор звуков. Потом зрителям начинает приходить в голову, что они понимают какие-то слова, появляется смысл, немного комедийный. Меня это интересовало и как языковой эксперимент. Мне было интересно, сработает ли это в чужой среде – на концерте автора из маленькой страны, языка которой никто не знает. Мне хотелось обойтись без написания текста на английском. И это cработало везде: в Германии, в Австрии, во Франции, в Бельгии, в Испании, в США, где половина населения знает испанский, – они говорят, что не проблема уловить латинское звучание слов.
– Вам доводилось бывать в России или в Украине?
Если измерять масштабами Нью-Йорка, Токио или Москвы, то Прага и Брно вообще один город
– В Украине я выступал в 2013 году в Коктебеле на прекрасном фестивале. Это было за четыре или за шесть месяцев до русского вторжения, большой международный джаз-фестиваль, просто чудесный. Настроение у всех было прекрасное, царило какое-то совершенное дружелюбие, и наше выступление имело отличный отклик. Вместе с нами туда поехали словаки, австрийцы, британцы, француз Эрик Трюффаз, разные серьезные джаз-роковые экспериментаторы. Мы остались в полном восторге от Крыма, от всех этих людей, а потом смотрели по телевизору, как там ездят русские танки… В Москве я был только однажды, ездил на две недели в юности, когда учился в гимназии, в начале 1980-х, за несколько лет до драматических горбачевских перемен. К Путину я бы, конечно, не поехал, а то закончишь потом как Яромир Ногавица, который из Москвы получил медаль (Яромир Ногавица – популярный чешский музыкант и автор-исполнитель, в частности, песен Владимира Высоцкого и Булата Окуджавы. В 2018 году указом Владимира Путина "за укрепление международной дружбы и сотрудничества" он был награжден медалью Пушкина, что вызвало в Чехии противоречивые отклики. – Прим. РС)
– Что для вас значит город Брно?
– Не собираюсь говорить, что для меня Брно означает "всё": я давно уже живу между двумя городами. В Праге я теперь провожу куда больше времени, чем раньше. Но когда приезжаю в Брно, друзья после первых двух кружек пива начинают зондировать, не собираюсь ли я окончательно предать малую родину. Отвечаю, что я по-прежнему "брненец как полено", что я родился в Брно, что моя мама из Брно, что моя бабушка и прабабушка были из Брно. Мой отец, правда, из Кладно, это 30 километров от Праги, и я ездил в Кладно навещать бабушку и дедушку, когда был маленьким. Глядя из Брно, Кладно – фактически пригород Праги.
Если измерять масштабами Нью-Йорка, Токио или Москвы, то Прага и Брно вообще один двойной город, между ними всего-то 200 километров, не зря один мой друг-декадент изобрел шутку – "дорога из Бр. в Пр.". Это общее определение темы, но с точки зрения культуры в Брно есть огромное своеобразие. Знаменитая авангардная художественная группа Devětsil в 1920-е годы функционировала в Брно совершенно наравне с Прагой. Со времени создания чехословацкой республики в Брно постоянно проводились архитектурные эксперименты, и лучшие образцы функционализма построены у нас – скажем, павильоны открытого к 10-летию Чехословакии выставочного комплекса. В 1970-е – 1980-е годы в городе сформировалась важная экспериментальная театральная труппа Husa na provázku, названная по одноименной книге писателя Иржи Магена "Гусь на привязи". В городе возникла удивительная для многих музыкальная сцена, но для нас она ничем не удивительна, потому что мы во всем этом жили.
Прага – наша столица, но Парижем или Лондоном ей при этом никогда не стать, не тот вес. А Брно, может, и дыра, но очаровательная, без амбиций мегаполиса, глобально глядя, только наполовину город, а наполовину все еще сельская местность. Рядом Вена, недалеко Братислава и Острава, Брно в культурном смысле все соединяет, это открытое пространство для встреч и взаимодействий. Я горжусь тем, что Брно – признанный университетский центр и центр развития новых технологий. Тут многое можно счесть брненскими странностями... Например, то обстоятельство, что Яначек работал хормейстером в Старобрненском монастыре августинцев, а аббат Грегор Иоганн Мендель в том же монастыре примерно в то же время проводил эксперименты, приведшие к возникновению генетики. Размышлял в святых стенах о сексуальной жизни горошин.
Концерт Петра Ваши и группы Ty Syčáci в городе Тельч, 2021 год
– Какую роль в представлении физической поэзии играет ваша экстравагантная прическа?
Я часто представлял себе эту огромную свободную ногу, меня загипнотизировала идея о свободе действий
– Об этом меня спрашивали уже примерно тысячу раз. Моей девушке кажется, что я таким образом бросаю вызов условности. Многим исполнителям приходится одеваться вычурно, а я одеваюсь просто, привык носить однотонную футболку и темные штаны. Мне нравится красный цвет, на сцене я часто в красном. У меня пышные волосы, так что мне необязательно носить майку с ярким принтом и прикинутые лосины. Идея искусства для меня заключается в том, что художник волен делать все, что хочет, и выглядеть так, как он хочет, художник в этом отношении совершенно свободен. Мои волосы позаботились о моем имидже, мне не нужно беспокоиться. Я использую иногда это преимущество, такие штуки популярны в китайском театре, там выступают в шиньонах, срывают маску – и один персонаж тут же меняет прическу и превращается в другого персонажа. У зрителя на моих концертах иногда ощущение, будто я отрываю себе голову, все в восторге. На самом деле такой прием позволяет мне входить в разные роли и создавать разные образы.
– Параллельно с собственно творческой деятельностью вы активно преподаете. Чем вас привлекает педагогика, в частности, детская?
– В педагоги я попал незапланированно, это не входило в мои планы. В 1990-х годах вдруг начали появляться люди (например, в театральной среде), которые хотели, чтобы я поставил пьесу для какого-нибудь фестиваля или провел мастер-класс. Я этого вообще не ожидал, не намеревался заниматься чьим-то просвещением. И не думал, конечно, что смогу изобрести свою собственную область искусства, вокруг которой мог бы преподавать. Когда я начал вести курс, то подумал: это своего рода бонус для студентов, которые не хотят играть как в обычном театре. Мне ясно сказали: "Ты делаешь то, чего мы здесь не делаем, приходи к нам".
И уж точно я не собирался возиться с детьми. Но одно за другим появлялись разные предложения, от которых невозможно отказаться: например, идея провести в горах, на лужайке, на открытом воздухе семинар для 50 маленьких музыкантов из Чешской ассоциации цимбалистов. Похоже на "Алису в стране чудес", не так ли? Из этого и получаются регулярные музыкальные, танцевальные, художественные мастер-классы, в общем, концепция театральной драмы в свободном, открытом творческом пространстве.
Моя последняя книжка называется "Помидоры и бананы" (Rajčaťáci a Banáni), она вроде бы и художественная, но, по сути, это история о детях, сочиняющих физические стихи. Нигде там так не говорится – "физическая поэзия", это история о детях, которые на каникулах сами, с нуля изобретают театр. В голову им приходят образы, эти образы переводятся в простые слова, из этих слов составляется простое стихотворение, а потом – театральное представление. Слово, движение, образ и звук сливаются воедино и создают спектакль. Книга вызвала такой отклик, что я только и хожу сейчас по библиотекам и школам, встречаюсь с маленькими читателями. Это больше тоже похоже на мастер-класс, чем на чтение отрывков. Помимо прочего, это означает, что физическая поэзия интересна не только театральным профессионалам и университетским студентам, у нее есть измерение будущего.
– Ваша первая рок-группа называлась "Вниз с горки". В этом году вам исполнилось 60 лет, в названии своего коллектива не слышите неприятных намеков на возраст? Вас не беспокоит, что в Чехии до сих пор нет Театра Петра Ваши или хотя бы Школы Петра Ваши?
– Может, неловко это говорить, но я возраста вообще не чувствую, разве что цвет волос поменялся. Я же не бегаю марафонские дистанции, когда точно знаешь, что в 60 лет твой организм работает иначе, чем в 30. Другое дело, что моя физическая поэзия существует уже несколько десятилетий, а когда я начинал этот эксперимент, то планировал его на год или на два. Мысль об организации чего-то вроде школы заставляет меня нервничать. На написание стихотворения может уйти день, на написание книги – год или два. А управление учреждением требует постоянного усилия каждый день, и я просто не из тех людей, которые на такое способны. Однажды я разозлился от подобных мыслей и написал книгу физических стихов, половина которой представляет собой учебник, куда в виде некоторой системы включены рекомендации по поводу всего того, что я делаю на сцене. С тех пор я говорю: "Эта книга – моя школа, это можно использовать на практике". Я старался писать с юмором, чтобы не превратить книгу в смертельно опасную педагогическую литературу.
Концерт физической поэзии Петра Ваши в брненском театре Reduta, 2015 год
– Всю свою творческую жизнь вы провели как свободный художник. Это, полагаю, прекрасный опыт, но он не гарантирует финансовой стабильности и не обещает спокойствия. Не жалеете, что никогда не связывали себя с официальными структурами?
Внутренняя дисциплина освобождает от необходимости работать на кого-то и делать то, что я не хотел бы делать
– Я зарегистрирован в органах власти как художник-фрилансер с 1 июля 1988 года. При коммунизме это было принципиально важно: получить для рок-группы профессиональный статус, чтобы официально зарабатывать на жизнь музыкой. Но тогда никто не предполагал, что через одно историческое мгновение все изменится навсегда и всегда будет потом по-другому. С детства я боялся этого – ходить на скучную работу только из-за денег. В чешском языке есть удачное сюрреалистическое выражение: pracovat na volné noze – работать, если перевести буквально, "на свободной ноге". Я часто представлял себе эту огромную свободную ногу, меня загипнотизировала идея о свободе действий. Я трудолюбивый человек и не могу вспомнить и часа в своей жизни, когда бы бездельничал. Многие считают, что творческие люди с трудом могут управлять собой и своим временем. Но я идеален в этом отношении: мне очень, очень нравится сесть и составить план действий на три года вперед, а потом его выполнить.
Внутреннюю дисциплину я ощущаю как свободу: она освобождает от необходимости работать на кого-то и делать то, что я не хотел бы делать. Противоречие между свободой и дисциплиной искусственно. Стравинский верно сказал, что ограничение способствует расцвету свободы: человек сам устанавливает предел возможного. Слово "дисциплина" у многих вызывает неверные ассоциации. Я дисциплинирован, потому что это освобождает меня. Когда я устанавливаю свои пределы и работаю в этих пределах, то делаю то, что хочу, мне не приходится сталкиваться с хаосом, с сиюминутными эмоциями, которые неважны, поскольку пройдут через мгновение. Весь фокус в том, чтобы найти пространство между стрессом и скукой, и когда вы этому научитесь, то станете наслаждаться жизнью и творчеством. Думаю, большая ошибка думать, что дисциплина и учеба – это стрессовые вещи. Все наоборот. Это освобождает вас, – считает чешский поэт и музыкант Пётр Ваша.
